Сибирская каторга. Остров Сахалин. Часть 3, заключительная
Уже опубликовано — Часть 1, Часть 2. Главные богатства Сахалина не в угле и морской капусте — рассказывают о необыкновенном изобилии рыбы в тамошних реках и морях. В конце июля из моря подымаются по сахалинским рекам целые полчища рыбы кеты. По виду и по вкусу рыба эта похожа на семгу. С неудержимой силой мчится она против струи вплоть до самых верхних горных потоков. От несметного множества ее вода кажется кипящей и отдает рыбой, весла гребцов вязнут и вскидывают рыбу.
«В устье кета входит здоровая и сильная, но противное течение, теснота, голод, ушибы о камни истощают ее. Она худеет, мясо становится белым и дряблым, зубы оскаливаются. Ее принимают в этом виде за новую породу и называют не кетой, а зубашкой. Обессилев, она уходит, наконец, в затоны или стоит за карчой, уткнувшись мордой в берег. Здесь даже медведь достает ее из воды лапой. Уже в среднем течении реки много ее усыпает, а в истоках берега бывают усеяны мертвой рыбой».
В конце апреля в море у берегов Сахалина громадными стадами идет сельдь. Ход ее узнается по круговой полосе белой пены. Множество чаек и альбатросов с криком носится над этим местом. Киты мечут свои фонтаны, и барахтаются стада сивучей. Китов собирается такое множество, что опасно плыть даже и на большой лодке.
Об изобилии здешних морей китами и всевозможными породами тюленей вот что говорят: американские китоловы за 14 лет вывезли из Охотского моря одного жира и китового уса на 200 миллионов рублей. …Но поселенцы не занимаются этими промыслами. Они ловят, например, кету большей частью не в устьях, а в верховьях рек, а она здесь уже больная, невкусная, даже вредна в пищу.
Огромное количество сахалинских поселенцев живет здесь на отлете. Каждый ждет не дождется своего десятилетнего срока — разрешения уйти с острова и устроиться как-нибудь, только по своему.
По отбытии поселенческого срока с Сахалина не отпускают только тех, кто должен в казну или на дурном счету у начальства, или не обеспечит оставленных детей или сожительницу. Зато, кто отпущен — почти всегда уходит. «Даже стариков, — пишут в одной книжке — тянет с Сахалина на материк. В селении Александровом, на пристани, я видел старика лет под 70 и старуху с узлами и мешками. Старику недавно вернули крестьянские права, и он уезжал теперь с женой на материк, сначала в город Владивосток, а потом «куда Бог даст». Денег, по их словам, у них не было. Пароход должен был отойти через сутки, но старики уже прибрели на пристань и теперь со своим скарбом прятались в катерном сарае, будто боялись, как бы их не вернули назад. О материке они говорили с любовью, с уверенностью, что там-то и есть настоящая жизнь…»
Многие бегут с острова и задолго до всяких сроков. В здешних селениях не редкость избы, то недостроенные и гниющие, то с заколоченными окнами. Бог весть, где хозяева этих покинутых изб.
Но гораздо больше бегут из каторги, чем с поселения. Говорят, из пяти каторжных на Сахалине один непременно бывал в бегах. Чаще других бегут молодые и новички и непривычные к более теплому климату; долгосрочные — чаще сосланных на короткие сроки, а живущие по острогам — чаще живущих на воле, а каторжные — чаще выпущенных на поселение.
Пойманные из бегов. По клику откроется в полном размере
Говорят, тоска по воле одолевает иных как запой, каждый год в одно и то же время, и случается, каторжник предупреждает начальство о приближении припадка. Одни бегут в надежде добраться до родины, другие — погулять месяц, даже несколько дней по той же сахалинской тайге, на своей воле. Один каторжник, старик лет шестидесяти, бегал просто на соседнюю с каторжным поселением гору. Он брал кусок хлеба, запирал свою избу и уходил на гору. сидел и смотрел на тайгу, на море. Посидит так дня три, сходит домой за харчами и опять на гору, и так без конца. Сначала его секли, а потом надело, и только посмеивались.
С острова на материк бегут зимой, когда замерзает пролив; но больше всего бегут в июне и июле. Тут наступают темные длинные дни, и начинаются дорожные и другие работы на воле. Беглые пробираются глухой тайгой на север, где пролив не шире шести верст. Здесь они переправляются на гиляцких лодках. Лодку выменивают на халат или ружье, или крадут или отнимают. Но переправляются и на плотах, и притом в широком месте пролива. «29 июня 1886 года с военного судна «Тунгус», верстах в 20 от Дуэ, заметили на поверхности моря черную точку. Подошли ближе и увидели следующее: на четырех связанных бревнах сидели на куче корья два человека. Около них на плоту были: ведро с пресной водой, полтора каравая хлеба, топор, около пуда муки, немножко риса, две стеариновых свечки, кусок мыла и два кирпича чаю. Их взяли на борт, стали расспрашивать, кто такие. Оказались арестанты дуйской тюрьмы, в бегах уже 12 дней, а плывут «вон туда, в Россию». Через два часа поднялась погода на море, и пароход не мог пристать к Сахалину. Видно, смерть неслась на беглецов, да мало не поспела».
Или вот еще случай: раз ночью каторжная прислуга казенного катера предъявила надзирателю подложную телеграмму от высшего начальства. В ней приказывалось немедленно послать в море людей будто бы для спасения погибающих. Обманутый надзиратель выпустил катер из пристани. На нем было семеро мужчин и три женщины. К утру поднялась буря, волна затопила в катере машину, и несчастные утонули. Спасся только один рулевой на доске.
Переправившись на материк, беглые держат путь на запад, через озеро Байкал, в Иркутскую губернию. Питаются Христовым именем, нанимаются, где можно, в работники. Случается. что и крадут по пути все, что можно съесть или одеть на себя или продать. Иным удается добрести и до родной деревни. Небольшая часть гораздо раньше попадается в руки начальству или добровольно возвращается.
Тайга для беглеца немногим менее страшна, чем море. Он, как зверь, выбирает самые глухие ее дебри, то пробирается сквозь густые камыши и травяные заросли, то преодолевает горы валежника, тонет по пояс в болотах и ручьях, отмахивается от целых туч ужасной мошки. Даже вольные, ссыльные ходоки делают в таких местах не более 8 верст в сутки; а каторжнику в бегах приходится подчас питаться одними гнилушками с солью и плутать по тайге в обход всяких других путей.
Проходит в бегах неделя-другая, редко месяц, и он, изнуренный голодом, искусанный мошкой, с избитыми опухшими ногами, мокрый, грязный, оборванный, погибает где-нибудь в тайге или через силу плетется назад и просит у Бога, как великого счастья, встречи с человеком, который бы его доставил обратно в тюрьму.
Но не всегда встреча с человеком бывает для беглеца даже и таким счастьем. В Сибири в недавние еще времена охотились на беглых. Их подстораживали в тайге как зверей и убивали — одни в надежде найти золотой песочек, другие — ради убогой одежды. Это называлось «охотой на горбачей», и страшные охотники легко скрывали следы в дремучей тайге. Говорят, будто нынче таких Каинов уже нет в Сибири. Охотятся — так для того, чтобы изловить живьем. За каждого пойманного и доставленного в тюрьму беглого охотники получают от казны три рубля. Некоторые поселенцы на Сахалине, а также и гиляки, промышляют этим иногда.
Гилякам приходилось терпеть от этих беглых и они не жалуют их. Они выслеживают несчастного бродягу и идут на него не в одиночку, а всегда толпой. Они окружают его и кричат ему издали, чтобы он разделся: к голому не опасно подойти близко. Потом его связывают и ведут в тюрьму.
По материалам: «Рассказы о Восточной Сибири…», Ф. В. Девель, 1896 г.
Что почитать:
Электронная книга «Каторга», Валентин Пикуль
