Сибирская каторга. Остров Сахалин. Часть 2
Первая часть опубликована здесь. Окончивших срок каторги и переведенных на поселение заставляют заниматься на Сахалине хлебопашеством. В этом главное отличие сахалинской каторги от иркутской и забайкальской. За леность, нерадение и нежелание устроиться хозяйством поселенец может быть возвращен на каторгу на один год. Из поселенцев на Сахалине составилось уже несколько десятков деревень. Новые места под селения выбираются чаще всего самим тюремным начальством. Иногда же снаряжаются для этого партии из ссыльнокаторжных, и они бродят по неизвестным еще местам, под надзором чиновника или надзирателя.
Окончивших срок каторги и переведенных на поселение заставляют заниматься на Сахалине хлебопашеством. В этом главное отличие сахалинской каторги от иркутской и забайкальской. За леность, нерадение и нежелание устроиться хозяйством поселенец может быть возвращен на каторгу на один год. Из поселенцев на Сахалине составилось уже несколько десятков деревень. Новые места под селения выбираются чаще всего самим тюремным начальством. Иногда же снаряжаются для этого партии из ссыльнокаторжных, и они бродят по неизвестным еще местам, под надзором чиновника или надзирателя.
На новое место, обыкновенно болотистое и покрытое лесом, поселенец является, имея с собой только топор, пилу и лопату. Он рубит лес, корчует, роет канавы для осушки места и все это время живет под открытым небом. Поселенцам предоставлено устраиваться самим. И они устраиваются как могут, помогая друг другу. Но многие не выдерживают дневок и ночевок под открытым небом, заболевают, падают духом и бросают свои недостроенные избы. Иные, кавказцы например, вовсе не умеют строить изб и бегут обыкновенно в первый же год.
С поселенцами делят свою судьбу на Сахалине и каторжницы. Там для женщин-преступниц нет особых работ, а между тем пригоняют их на Сахалин не мало, больше, чем в иркутскую и забайкальскую каторгу.
Новоприбывшую партию женщин ведут прежде всего в тюрьму или в особый барак. Они бредут с пристани, согнувшись под своими узлами и котомками. За ними валит толпа баб, мужиков, ребятишек и тюремных писцов; бабы высматривают землячек, а мужики-поселенцы — будущих сожительниц-хозяек. Тюремное начальство вскоре распределяет их. Прибывшие с мужьями при мужьях и остаются, все же остальные, то есть большая часть, сдаются в работницы к одиноким поселенцам. При этом иногда устраивается вроде смотрин. Начальство вызывает по своему выбору поселенцев. «Женихи» являются в тюремное поселение принарядившись. Их впускают в женский барак и оставляют с женщинами. Те сидят потупившись, а женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на них. Всем стыдно и неловко.
Вот одна из женщин приглянулась кому-нибудь из мужиков. Он садится рядом и заводит с ней речь. Она спросит, есть ли у него самовар, чем изба крыта. Он ей перечислит хозяйство. По конец она его спросит: «А обижать меня не будешь?» И на этом поладят. Чтобы не ударить в грязь лицом, он нанимает подводу, часто за последние гроши, и увозит сожительницу к себе. Дома она первым делом ставит самовар. Соседи-бобыли поглядывают на дым и с завистью толкуют, что вот у него уже баба есть.
Худо мужику без хозяйки; все бабье дело приходится самому делать: и одежду чинить, и щи варить, а есть корова — и корову доить. Поселенец рад сожительнице, боится, как бы она не ушла от него к другому, и остерегается дурно обращаться с ней. Случается поэтому, что иная каторжница хвалит свое житье на Сахалине: «Свой муж дома колотит, а этот жалеет…»
И каких только людей не сводит на Сахалине беда и неволя! Иногда — во всем чужих друг другу. Тут случается нередко, что русская мыкает свое горе с татарином, еврейка с русским, старая с молодым. Бывает, что живут — и по имени друг друга не знают: например, баба оказалась непомнящая родства. Или не знают, сколько лет друг другу, а живут вместе лет пять или десять.
Первые два года после каторги поселенец получает казенные харчи, а затем он должен кормиться от своего хозяйства. Нельзя сказать, чтобы хорошо шло это хозяйство: почти половина хозяев-поселенцев на Сахалине не имеют своих домов. Из каждых ста хозяев — 60 не имеют вовсе скота. Сеются очень немногие своим зерном — почти все занимают казенное. У многих слишком мало земли для пашни. Северные поселения растянулись по узким речным долинам, и горы мешают расширять запашки.
Сплошь и рядом здесь приходится на хозяйство менее полудесятины (прим. десятина — примерно 1,09 га, 10 900 кв. м). Хлеб родит сам-три (прим. на 1 посаженый пуд зерна дает 3 пуда), а часто и вовсе не родит, сгнивает или прорастает в снопах. Дожди постигают его во время колошения, цветения, налива; особенно дожди донимают яровые. С августа до зимних морозов они льют и льют почти без перерыва, и случается — весь урожай яровых остается в поле. Вернее урожай дает здесь картофель и вообще огородный овощ, и многие только им и питаются целую зиму.
Мастерство на Сахалине — плохое подспорье. Мастеров много, да заказчиков нет. Плотники работают по 20, а то и по 10 копеек в день на своих харчах, а портные шьют за водку (прим. в этот же период: бурлаки на Енисее зарабатывали от 10 до 18 руб. в месяц; помесячная плата работнику в сенокос и в жниво — 10-12 руб.; годовая плата батраку при хозяйских харчах в Енисейской и Иркутской губерниях — 40-75 руб.).
Сторонние же заработки на Сахалине только и есть, что каменноугольные копи в Дуэ. Копи эти в руках частной промышленной компании. Она по контракту с казной пользуется ежедневно трудами пятисот каторжников; принимает и поселенцев по вольному найму.
На западном берегу Южного Сахалина у селения Мауки есть еще промысел на откупе у одного купца: здесь добывают из моря особенную траву — морскую капусту и сбывают лакомым до нее китайцам. С 1 марта до августа при сноровке зарабатывают в Мауке от 150 до 200 рублей на брата. Но этот промысел занимает пока всего несколько сот рук.
По материалам: «Рассказы о Восточной Сибири…», Ф. В. Девель, 1896 г.
Окончание:
Что почитать:
Электронная книга «Каторга», Валентин Пикуль