О сибирском крестьянстве. Сибирские нравы. 1896 г. Часть 1 из 2

Видом селения Восточной Сибири мало отличаются от наших великорусских. Только попросторнее, пригляднее избы, особенно у старожилов. Старые селения в стороне от больших трактов отличаются еще тем, что избы разбросаны там и сям как попало. Стариков планами не обязывали, строились кто как хотел. Каждый забирал побольше места под усадьбу, чтобы на все хватило: на службы, погреб, сарай, амбар, баню, конюшню, на огород и даже на небольшой сенокос. В этих селениях улиц нет, а все переулочки; окнами избы глядят где в переулок, а больше на двор.

Почти во всяком доме обжившегося в Сибири крестьянина есть одна, а то и две чистые комнаты; в них простая крашеная мебель, тюменские расписные сундуки, половики; стены часто оклеены обоями, на стенах — лубочные картинки, гравюры. Тут же красуется ружье со всеми снарядами (потому что сибиряк сплошь и рядом завзятый охотник; иные и в поле не выезжают без ружья за плечами, и многие женщины умеют управляться с ружьем не хуже мужчин).

После Покрова, когда белки уходят на зимовку из долин в горы, в кедровые леса, охотники соединяются в артели человек по пяти, заготовят на артельный счет свинец, порох, чай, соль, сухари, вино и отправляются верхами в лес и пропадают там целыми неделями, а то и месяцами. Добравшись до белок, выбирают поудобнее место и устраивают шалаш из лиственничной коры. Каждое утро охотники расходятся с собаками в разные стороны и собираются только к вечеру. Добыча делится поровну, и в дележку идет не только белка, а и кабарга, и медведь, и волк, и марал, и соболь — что кому удалось добыть.

Эти охотники не хуже тунгуса умеют распознать зверя по следам лап, а своих — по следу лыж. Их кони привычны к переходам в горах и топях, не брезгают на промысле мхом с солью или требушиной и не бояться зверя; иной, догнав зверя, хватает его зубами и бьет копытом.

Летом, после Петрова дня, охотники снаряжаются в горы за маралами — и уж где только не бродят! Чуткий марал за две версты слышит человека и давно бы вывелся без этого чутья. За ним лезут в самые глубокие пропасти, на самые крутые скалы, лишь бы добыть его дорогие рога. Преследуют его и днем и ночью. В темную летнюю ночь блестят в горах там и сям огоньки охотников, и в тихом лесу доносится из какого-нибудь ущелья и отдается в горах протяжный жалобный крик самца-марала: это охотники дудят в трубу, заманивают самок.

Сибиряку в большую обиду, когда заезжий русский человек примет его за инородца. Он не думает, что за несколько поколений жизни в Сибири русский человек порядочно изменился. И лицом, и речью, а иногда и верой он стал похож то на бурята, то на тунгуса, — глядя по месту. И чем дальше на восток, тем это сходство с инородцами заметнее, потому что чем дальше на восток, тем меньше живет русских сравнительно с инородцами. Например, в Томской губернии русских в 13 раз больше, чем инородцев, а в Иркутской — только в три раза больше. У восточных сибиряков глаза узковатые, с прикосью, волосы большей частью черные, лица смуглые и скуластые. Забайкальского казака частенько трудно и отличить от бурята — то же пухлое, круглое лицо, пуговкой нос и маленькие глазки.

Русская речь тоже не без примеси. В городе Нерчинске один заезжий русский барин все спрашивал своих собеседников, что значит то одно, то другое их слово — например, «зонтерло», «дымбей», «каптурга» и прочие в таком же бурятском роде. Они рассердились и сказали: «Чего это? Да вы не знаете самых обыкновенных русских слов! Адали немец?»

Сибиряку приходится постоянно сталкиваться с людьми всякой веры. Насмотрелся он тут и на инородцев-шаманистов и буддистов, на ссыльных католиков, лютеран, евреев, магометан, и стал как-то равнодушнее к своей родной вере. Один сибиряк рассказывает о своих земляках: «Идешь иной раз утром по деревне; звонят к обедне, а у кабачка уже довольно завсегдателей, между тем как в церкви только бабы да ребята. А летом и то бывает, что весь молящийся люд в церковной ограде воркует про себя».

Зато сибиряк порядочно суеверен и в этом много перенял от инородцев. Например, иркутские охотники перед промыслом брызгают «для фарту» (для удачи) водкой на землю. Это они у бурят взяли: те перед началом дела приносят жертву водкой «хозяину земли» Гарун-Зину. Одного путешественника застигла буря в горах Забайкальской области, и проводники-казаки просили его позволить им принести жертву горному духу.

Иные из русских бояться шаманских могил, делают приношения на них; некоторые держат у себя на божнице инородческих божков, например, в Иркутской губернии — медного бурятского идола с четырьмя руками и глазами на все четыре стороны; приглашают и шаманов в разных случаях поколдовать, но это уже разумеется не сплошь и рядом, а очень редко и в очень немногих глухих местах.

Но есть и в Восточной Сибири места, где русский человек не изменился. В Забайкальскую область лет сто тому назад было выслано до 10 000 безпоповцев. Они поселены были вместе в одном округе и до сих пор сохранили и родную речь, и обличие, и свою веру.

Что же за человек сибиряк? Говорят, он смелее русского крестьянина; в нем нет приниженности и раболепства. Но он ленивее — никогда так рано не встанет в трудовой день; вставши, напьется чаю, как говорится, с толком и расстановкой и не торопясь выезжает на работу. Сколько-нибудь зажиточный нанимает себе работника. Новоселы же сплошь и рядом при том же достатке сами ведут свое хозяйство.

По материалам: «Рассказы о Восточной Сибири…», Ф. В. Девель, 1896 г.

О сибирском крестьянстве. Сибирские нравы. 1896 г. Часть 2, заключительная

Cocktails. Gin.

Другие публикации раздела: